А.С. Мельников,

канд. филолог. наук, доцент,

Ростовская академия сельхозмашиностроения

 

Особенности языковой личности типичного эсперантиста[1]

 

Определение языковой личности (общие положения)

 

Важнейшей составляющей коммуникативного акта являются языковые личности (ЯЛ) его участников, под которыми мы будем понимать носителей языка с точки зрения совокупности характеристик, обес­пе­чивающих производство и понимание текстов, а структуру ЯЛ как образование из трех уровней: 1) вербально-семантического, 2) когнитивного, 3) прагматического [Караулов/Красильникова: 3, 5; Русский язык: 671].

«Как известно из психологии, главным признаком личности яв­ля­ется наличие сознания и са­мосоз­на­ния. Тогда главным признаком язы­ковой личности является наличие языкового сознания и язы­ко­во­го самосознания» (выделено нами – А.М.) [Никитина: 34][2]. Под первым мы будем понимать общее мировидение, выражающееся в языке и речи, включающее в себя два взаимосвязанных аспекта: а) представления о мире (во всех материальных и духовных проявлениях), закрепленные в языке, б) представления о языке, включая вопросы прагматики. Под вторым (языковым самосознанием) мы будем понимать способность произвести собственную оценку текстов любого рода.

Обратим особое внимание на то, что текст понимается лишь тогда, когда реципиент находит его связным, а связность требует по­вто­ря­ю­щи­х­ся смысловых компонентов в лексических зна­че­ниях синтаксически связанных слов [см. Апресян: 14-15]. В качестве последних может выступать культурный ингредиент, не выраженный эксплицитно.

 

Этнический аспект ЯЛ

 

Хотя ЯЛ является индивидуальным феноменом, в ее структуре и языковом (само)сознании существует ряд инвариантов, обусловленных этнической и социальной принадлежностью ЯЛ. Понятие этноса трактуется весьма различно (см., напр.: [Сте­фа­нен­ко: 29-31; Этнография: 5, 6, 11; Лурье: 41; Садохин: 252]). Но самыми существенными большинством специалистов признаются: самосознание, культура и язык.

 

Основные параметры сходства и отличия общности Эистов и этноса

 

Во-первых, одним из самых существенных интегрирующих/дифференцирующих объективных признаков этноса и Эистов является язык (см., напр.: [Тер-Минасова 15]). Даже самоназвание (соционим) участников Э-движения (Эисты) происходит от языка.

Во-вторых, определяющий признак этноса – культура, материальная и духовная (см., напр: [Бромлей: 54]), включая знания, идеи и ценности, регулятивы (т.е. факторы, определяющие нормы деятельности и поведения). Специфические (фоновые) знания[3], общепринятые в Э-движении идеи и ценности, регулятивы представлены достаточно широко. К материально-духовной культуре Эистов относятся печатная продукция (на Эо изданы десятки тысяч наименований книг, выходят до 400 периодических изданий), тексто-музыкальные произведения (диски с записями солистов и коллективов, поющих на Эо, их голоса звучат в Э-программах радио, выходящих в эфир ежедневно) и др.

Наконец, важнейшим субъективным признаком отнесения индивидуума к какому-ли­бо этносу является его собственное самосознание. ТЭ считает себя части­цей всемирного Э-движения и в этом смысле также сопоставим с представителем эт­носа.

В свете всего вышесказанного абсолютно неслучайным и даже закономерным видится стремление не­которой части ТЭ стать субъектом государственного права[4], поскольку все важнейшие решения принимаются на (меж)го­су­дарственном уровне[5].

Разумеется, между Эистами и этносом есть и существенные различия, ибо ТЭ:

1) сознательно выбирает свою принадлежность к названной социальной группе (и может от нее отказаться), а не приобретает ее по наследству; 2) у Эистов практически нет специфической материальной культуры (по крайней мере, практикуемой столь же массово, регулярно и интенсивно, сколь это присуще этносу); 3) Эисты одновременно принадлежат к какому-то этносу, культура которого является для них примарной; 4) Эисты живут некомпактно, в некотором роде подобно диаспоре. Как это обычно и бывает, все вышесказанное не является абсолютным.

Замечания к пункту 1: а) существует определенная группа людей, т.н. denaskaj esperantistoj (дословно: Эисты от рождения), которая овладевает языком Эо помимо своей воли[6]; однако, вышеназванная группа немногочисленна по отношению к общему количеству Э-фонов, кроме того, в определенный момент даже эта категория делает собственный выбор; б) с другой стороны, уже И.А. Бодуэн де Куртенэ не без оснований полагал, что национальная принадлежность человека – явление не биологическое, а социально-культурное; эта идентичность, по аналогии с конфессиональной, избирается сознательно и индивидуально, а не семьей, государством или религиозной общиной; в) сознательное (как и в случае Эистов) этническое самоопределение индивидуума относится к его важнейшим характеристикам и упоминается при определении этноса большинством авторов. Замечание к пунктам 2, 3 и 4: по мере рас­пространения различных стандартизованных форм культуры эт­ни­ческая специфика современных народов из сферы материальной куль­туры постепенно как бы перемещается в сферу духовную [см. Этнография: 11]. Из-за миграционных про­цессов появляется множество индивидуумов, которые в той или иной мере принадлежат одновременно нескольким этническим культурам или остаются вне их[7]. Диаспорическое проживание имеет место отнюдь не только среди Эистов; аналогичное явление обнаруживается среди евреев, цыган и др.

Таким образом, даже приведенные различия между этносом и Эистами не являются абсолютными, поэтому мы именуем Эистов квазиэтносом. С другой стороны, Э-клубы[8] и др. коллективы Эистов имеют ряд сходств с т.н. малыми группами[9]

 

Особенности ЯЛ ТЭ

 

Особенности языкового сознания ЯЛ ТЭ

 

Языковое сознание ТЭ всегда противоречиво. Каждый ТЭ является одновременно носителем языкового сознания социума Эистов и своего этноса. Поэтому в ТЭ всегда латентно присутствуют и скрыто или явно борются, как минимум, два языковых сознания, а, следовательно, и две ЯЛ с «двумя масками», меняющимися в зависимости от контекста (участников коммуникативного акта или понимаемого в самом широком смысле текста). На самом деле «маски» не являются абсолютно независимыми друг от друга; часты случаи «перебрасывания мостов», в том числе, своего рода интерференции.

 

Специфика дискретизации лексики Эо

 

Внутриязыковая дискретизация экстралингвистической реальности, предлагаемая мажоритарным для ТЭ языком (обычно родным или наиболее часто и долго употребляемым) и Эо не совпадает[10]. Так, слово horloĝo заимствовано из французского языка, в котором оно означает большие часы, а в Эо – любые часы. Если мы, вслед за И. Сердахеи, составим таблицу названий разного рода часов на Эо, французском, русском, немецком и венгерском языках, то окажется, что аналогия horloĝo – horloge (фр.) появляется только два раза из семи, а в венгерском языке (с другой формой слова) все семь раз [Szerdahelyi 1985: 315], но не полностью совпадает семантика. Ведь венгерское ora имеет отсутствующие в Эо значения «час, урок». Кроме того, мы не рассматривали метафорическое и фразеологическое употребление соответствующих слов в каждом из языков.

 

Особенности мировоззрения (картины мира) ЯЛ ТЭ, отражаемые в языке

 

Особое место в определении ЯЛ занимает его мировоззрение, находящее отраже­ние в языке опосредованно: 1) путем (не)номинации определенных жизненных ситуаций, фактов, явлений, имен (с их скрытой для непосвященных оценкой важности и положительности/отри­ца­тель­ности, (не)типичности); 2) с помощью привычных форм сравнения (какие именно факты и явления экстралингвистической реальности служат эталоном); 3) иерархизацией явлений по важности, выраженной в словесной форме лишь имплицитно, и др. Поскольку источники этнической компоненты языкового сознания ЯЛ ТЭ и его Э-составляющей разнятся, языковая картина мира этнического языка и Эо не совпадают. Отсюда неизбежность конфликта и выбора, а также возможность возникновения контаминации в рамках одной ЯЛ, включая возникновение интерферолектов.[11]

Интерферолекты могут быть двунаправлен­ными. Не только мажоритарный язык давит на Эо, но и последний влияет на специфическое использование мажоритарного языка. Это осо­бенно наглядно проявляется в речи т.н. de­nas­kaj es­pe­ran­tistoj. Вот примеры  наблюдений за моей дочерью Леной (когда ей было 3-4 года), с которой я говорю только на Эо, начиная с ее примерно трехмесячного возраста и по сегодняшний день. «Я гимнастикую» (=делаю зарядку; образовано под влиянием аналогичной Э-формы «mi gimnastikas»); «я успела» использовалось в значении «у меня получилось» (аналогично Э-форме «mi sukcesis»); «Галя – это мама от нее» (аналогия формы родительного падежа Эо, образующегося с помощью предлога «de», т.е. «от»). Как видим, налицо явное влияние Эо на русский язык и в области лексики, и в области грамматики. Еще интереснее «интерферолект» ЯЛ ТЭ проявляется в «моделях связывания миров» (своего этноса и Эистов), выражаемых мажоритарным языком и Эо. Какие конкретные модели связи мы обнаружили?

Во-первых, нахождение в среде Э-культуры влияет на выбор характерных только для Э-фонов языковых средств при описании неэсперантской действительности. Мы имеем в виду эсперантонимы, т.е. слова с ингредиентом специфической эсперанто-культуры или лексемы, описывающие ситуации из эсперанто-движения.

Вообще «мосты»-сравнения (меж культурами) могут быть двух типов: по языковым средствам (назовем их язы­ко­выми) и по сходству ситуации (назовем их ситуационными). Язы­ко­вы­е сравнения вво­дят­ся словами «как, подобно, своего рода, бо­лее… чем, напоминает» и т.п. Си­ту­­ационные про­водят параллель между случаем из внеш­него по отношению к Э-движению ми­ром и его аналогом внутри.

Так, ТЭ сравнительно часто практикует маркирование не­эс­пе­рант­ских реалий «Э-этикетками». Примеры: «[juna kelnerino] staras senmove, ri­gardante min, buŝon larĝe malfer­mi­tan, same kiel lernanto antaŭ Plena Analiza Gramatiko» («[молодая офици­ант­ка] стоит неподвижно, глядя на меня с широко раскрытым ртом, точно как ученик перед *Полной грамматикой эсперанто*[12]») [LKK: 1993, 68, 13]; Christine Boutin estas dekstrulino/integris­to, speco de Fraŭlino Barlaston... («Кристин Бутен – это представительница правых, интегристка, своего рода *Мисс Бар­лас­тон*»[13]) [LKK: 1998, 88, 4]; название материала, посвященного тревогам французов относительно угроз их языку со стороны английского («La danĝera lingvo», т.е. «Опасный язык» [Kontakto: 1999, 6(174), 15]) является заимствованием одноименного названия книги немецкого политолога У. Линса, посвященной притеснениям Эо и Эистов.

А вот пример сравнения по си­ту­а­ции. Лицею Парижа с усиленным преподаванием еврейских обычаев, религии, языка и истории, не удалось получить субсидии от города, из-за чего руководство лицея обвинило функционеров в антисемитизме. Ж. Лепюиль сравнил это с требованием финансировать учебное заведение, где преподавались бы Эо, эсперантология, интерлингвистика, *хомаранизм*, *вне­национализм*[14] и т.д., и протестами против антиэсперантизма в случае отказа [LKK: 1995, 73, 4].

Иногда имеет место на­меренная (квази)де­са­кра­ли­за­ция Э-культурем: в одном из комиксов на Эо герой обращается к своему пенису: «Kresku, ŝve­lu, dam­ne, ne *kabeu[15]* nun ... *antaŭen ne flankiĝante*» («расти, набухай, про­кля­тье, не *пре­­да­вай/покидай меня* теперь… *вперед, не сгибаясь*[16]» [Arnau-romantikulo: 30].

Сравнения неэсперантской действительности с эсперантской могут быть и латентными, т.е. осуществляемыми с помощью лингвокультурем из области специфической Э- культуры, которые становятся метафорами при вырывании их из родного Э-контекста и применении к другой культуре. Например: «verkisto elmigras okcidenten kaj plenigas kelkajn librojn per la plej kancerklinikaj vortoj...» («писатель эмигрирует на Запад и наполняет несколько книг самыми «канцерклиниковскими»[17] словами…») [LKK: 1990, 54, 12].

Во-вторых, ЯЛ ТЭ характеризуется особыми когнитивными характеристиками[18], которые приводят к эффекту узнавания в тексте ситуации, типажа, стереотипа и т.п., характерных для Э-языка/движения, введению в действие «шифта неэсперантской/эспе­рант­ской среды». Это сопровождается появлением положительной эмоции, которая наверняка будет отсутствовать у всех, кроме ТЭ. Ведь переход от языка к языку – отнюдь не только смена кода. Это еще и психологический переход[19]. Показательно в этом смысле высказывание Э-издателя Г. Бэйса (Бразилия): «Esperanto estas mia ‘elektita’ lingvo. Kaj amata!» («Эо – это мой ‘избранный язык’. И любимый!» [Brazila E: 2001, 314, 7]. Не случайно и то, что в отношении Эо очень часто употребляется не просто лексема «язык», а еще и аттрибутивы «la kara, nia» («дорогой, наш»). При этом, если в тексте нет никаких других уточнений, эти сочетания  понимаются ТЭ-м только как Эо[20]. На специфической эмоции ТЭ основан шутливый (хотя и недалекий от истины) пример логики ТЭ: «Novjaro estas festo! Kaj fakte, la tuta jaro, se vi daŭre esperantu­mas!» («Новый год – это праздник! Да, фактически и весь год, если вы все время «эспе­рант­ни­чаете»[21]!) [Arnau-romantikulo: 38].

ТЭ часто пользуется прилагательными, образованными из прецедентных антропонимов, топонимов и т.п. эсперантонимов (далее в тексте мы будем помещать их между астерисками), значение которых понятно только при наличии специфических фоновых знаний. Например: «Li kapablis sintezi la kaloĉajan parnasis­mon per la bildoriĉa lirismo de japana koro» («Он был способен объединить *калочаевский парнасизм* с образным лиризмом японского сердца»[22]) [LF: 1989, 120, 6]. Особые когнитивные характеристики ЯЛ ТЭ позволяют ей обнаруживать аллюзии и иронию.

В-третьих, ЯЛ ТЭ характеризуется специфической иерархизацией семем той части фоновой лексики, которая образуется из слов общего предназначения путем добавления особой («эсперантской») семемы[23]. Так, krokodilo, pioniro («крокодил, пионер») и др. сохраняют в Эо первоначальный, общий для многих других языков смысл, но включают в себя и новую сему, известную и приоритетную (!) только в социуме Эистов (соответственно «Эист, изъясняющийся со своими единомышленниками не на Эо, а на этническом языке», «один из первых Эистов» и т.д.)[24].

Определенные слова, обороты, конструкции и т.п., в т.ч. с деформированным смыслом, утверждает Л.П. Крысин, приобретают свойство символа принадлежности говорящего к данной группе, служат индикаторами опознания «своих/чужих» [см. Крысин: 82-83]. Так, в приводимом отрывке из юмористического рассказа обыгрывается крылатая фраза Эистов, чей метафорический смысл «мы постоянно работаем для того, чтобы идея Эо победила» понятен любому ТЭ, но непредсказуем для «чужих»: «Ĉu vi havas tiom da laboro? – Mi komprenas tion. Vi ja skri­bas sur la unua paĝo de la kon­greslibro: ‘Ni semas kaj semas konstante’. Ĉu vi estas terkultu­ris­to? Semu aŭ­tu­ne. Ne konstante. Kaj ne dum la kongreso. – Ĉu vi ne estas terkulturisto? Bank­ofi­cis­to? Kion do vi semas en la banko?» («У вас столько работы? – Я это понимаю. Вы же написали на первой странице «конгрессной книги»[25]: ‘Мы сеем и сеем постоянно’. Вы крестьянин? Сейте осенью. Не постоянно. И не во время конгресса. – Вы не крестьянин? Служащий банка? Что же Вы сеете в банке?») [KK-146].

В-четвертых, ЯЛ разных ТЭ присуще сходство аксиологического наполнения ряда лексем, связанное с некоторой общностью идеологии и бесспорно положительным отношением к Эо. Это объединяет ЯЛ ТЭ с ЯЛ члена малой группы[26]. Приведем конкретные примеры. Аксиологически нагружены как «чистые эсперантонимы» (например, fun­da­menta[27], zamenhofa[28] эквивалентно оценке «классический, правильный, достойный подражания, образцовый, хороший» и т.п.), так и неспецифическая (с точки зрения ее уникальности в Эо) лексика, относящаяся к сфере ценностей Э-культуры («демократия, языковые права, дискриминация, терпимость» и т.п.). Понимание гиперболы[29], которая вряд ли придет в голову неЭисту, и аксиологической составляющей слова kabei («к сожалению; нечестно, предательски» и т.п.) необходимы, например, для адекватного восприятия следующих шуток: «Mi antaŭvidas du tragediojn nun: unu: ŝi kastros min, du: ŝi kabeos» («сейчас я предвижу две трагедии: одна – она меня кастрирует; вторая – она уйдет из Э-движения») [Arnau-romantikulo: 16]. «Ŝi celas afekti klerecon sed ne parolas Esperanton!» («Она хочет изобразить просвещенность, а сама не говорит на Эо!»). «Ĉu li ne plu vivas aŭ nur ne plu parolas Eon? Samas, ĉu ne?» («Его больше нет в живых или он только больше не говорит на Эо? Одно и то же, правда?») [Jordan: 120, 209].

В-пятых, для ЯЛ ТЭ свойственны специфические ассоциации и логические связи. Так, целый ряд эсперантонимов, выраженных языковыми клише, стал настолько популярным, что упоминание одной части клише автоматически вызывает у ТЭ ассоциацию с другой: «Hodiaŭ nur valoras konkursoj (kaj ne nur belartaj!)» («Сегодня в цене только конкурсы (и не только *Бэльартай*!)»; ассоциация: konkursoj – Belartaj[30]) [LKK: 1990, 56, 4].

К особенностям ЯЛ ТЭ можно отнести также уникальное (т.е. не встречающиеся в других культурах и соответственно ЯЛ) лексическое выражение модальных критериев вероятности, реальности, доказуемости и т.п.: «Virino invitas min bierumi! Mia revo! Post tia miraklo mi kredas al Dio! Eĉ al la Fina Venko!» («Женщина пригласила меня попить пива! Это ж моя мечта! После такого чуда я верю в бога! Даже в *окончательную победу*!») [LKK: 1998, 88, 19].

Важным фактором является и присущая только Эистам ассоциация по языковой форме[31], на которой основана массовая игра слов[32], значительный фонд языковых клише (включая пословицы) и многочисленные примеры художественного, ораторского и публицистического творчества. Возьмем миниатюру Штефо Урбана «Sep?»: «Sep tagoj? / Sep plagoj! // Sep magoj? \ Sep blagoj!» («Семь?»: «Семь дней? / Семь напастей. // Семь магов? / Семь надувательств!»). На Эо звучание стихотворения несопоставимо с русским вариантом, так как в оригинале все концевые слова строк звучат почти одинаково, как бы намекая на то, что и содержание соответствующих понятий тоже мало отличается друг от друга. В русском переводе такого добавочного смысла нет [Urban: 117].

В ряде случаев ассоциация по форме усиливается ассоциацией по сугубо эсперантской экстралингвистической реальности. Так, вхождению юмористического слогана «Es­pe­ranto – edzperanto!» («Эо – посредник замужества!») в фонд языковых (а не только речевых) клише способствовала не толь­ко близость форм (разница лишь в звуках [С] – [ДЗ], которая дополнительно нивелируется ассимиляцией из-за соседства с глухим [П], что приближает [ДЗ] к [ТС]), но и тот факт, что в Э-сре­де действительно достаточно характерны «эндогамные» (внутриэсперантские) браки.

По соседству с этими явлениями находится и специфическая ориентация во времени, характерная для ТЭ. Вот пример из юмористического словаря Э-движения, вышедшего в 1988 г.: «Historio: Startis antaŭ cent unu jaroj» («Исто­рия – Началась сто один  год назад»[33]) [Arnau-esperantisto: 15]. Разумеется, это шутка, но мы встречали нечто подобное и в серьезном контексте. Ведь в среде ТЭ (осо­бен­но тех, кто часто принимает участие в т.н. Универсальных конгрессах эсперанто – УКЭ) время какого-то события нередко вспоминается по месту проведения в том году УКЭ.

В-шестых, в области художественного творчества (и не только) для ТЭ характерно обращение к Э-текстам, созданным в оригинале, и к мнению Эистов как авторитетов, т.е. массово представленная интертекстуальность, эксплицитная и латентная. Из-за обширности соответствующего материала мы не будем цитировать примеры простых упоминаний авторитетов Э-культуры, интертекстуальных эпиграфов, прямые ссылки на прецедентные имена как на авторитеты в определенной области, включая использование афоризмов, определений, перифраз и т.п. с указанием имени автора-Эиста.

Разумеется, эсперантонимы в роли метафор, перифраз, сравнений, формул речевого этикета и т.п. еще чаще используются при описании реалий эсперантской культуры и при общении внутри социума. Так, письма Э-фонов часто заканчиваются с помощью клише «Samideane via» («Единомышленнически ваш»[34]), иногда встречаются и менее употребительные концовки, например: «Kun finven­kis­ma saluto» («С «окончательнопобедным» приветом»[35]) [письмо В. Минина от 26.01.2002].

Интересна модель своеобразного моста между эсперанто-культурой и другими, выражающаяся в переработке известных сюжетов «на эсперантский лад» (с характерными Э-мотивами, метафорами, реалиями и т.п.). Примером подобных процессов может служить переделка сказки «Красная шапочка» в «Зеленую шапочку» (по цвету – символу Эо), а затем ее превращение в текст песни «Moritato de la Verda Ĉapo» [Ĉapo: 30-31].

В художественных и публицистических (иногда бытовых и эпистолярных) текстах на Эо, принадлежащих ЯЛ ТЭ, обнаруживается также две следующих важных характеристики. Во-первых, многие произведения Э-культуры посвящены ее собственным реалиям, прецедентым именам и т.п. Во-вторых, популярные тексты вызывают своего рода цепную реакцию интертекстуальности. Так, книга «La Manto» [Manto] (скандально) прославилась своим не очень пристойным содержанием и прозрачными намеками на известные фигуры Э-движения. М. Дюк Гониназ дал на нее рецензию в форме японских хокку. На это последовал аналогичный по средствам ответ от автора [LKK: 1998, 87, 19]. Наш соотечественник, скрывшийся под псевдонимом Jebunov, прочитав книгу, вспоминает о фривольных русских частушках и переводит их на Эо. Затем он говорит о том, что в мире существуют универсальные («сальные»? – А.М.) темы, называя их общими товарами на большой всемирной литературной ярмарке. Характерно, что это сравнение также навеяно[36] реалиями Э-культуры: ведь в эсперантских кругах широко известен журнал «Lite­ra­­tu­ra foiro» («Литературная ярмарка») [LKK: 1998, 88, 6]. На этом цепная реакция ассоциаций не кончается. «La Manto» наводит г-на Е. на мысль о возможности специфических Э-частушек, и он тут же сочиняет их. «Volis mi trovi amanton / en UEA-komitat’, / sed nur trovis diletanton / suferantan je l’ prostrat’.» («Я хотела (возможно, «хотел», так как в Эо нет понятия грамматического рода, в соответствии с которым согласовывались бы глаголы, как это имеет место в русских глаголах прошедшего времени – А.М.) найти возлюбленного / в Комитете УЭА (эсперантская реалия, указывающая на престижный статус в Э-движении – А.М.), / а нашла (или нашел – А.М.) лишь дилетанта, / страдающего простатитом»; «Elreviĝis pri Silfero / amorema hungarin': / 'Lia kaco ne el fero / estas, sed el margarin’!'» («Разочаровалась в *Сильфере* / любвеобильная венгерка: / «Его х… – не из железа, а из маргарина! (сравнение и сюжет навеяны все той же вышеназванной книгой – А.М.)»; «Piĉon Haŭpental’ admiras, / ŝatas, ĝuas kun insist’, / Piĉon sen ĉes’ li sopiras / (temas nur pri la verkist'!).» («П…ой *Гаупенталь* восхищается, / любит, настойчиво наслаждается, / без конца скучает по п…е / (речь идет всего лишь о писателе с этим именем!)»; К. Пич – это создатель нашумевших произведений на Эо, зелот одного из направлений языковой политики в области Эо[37]; но одновременно корень «piĉ» соответствует вульгарному наименованию женского полового органа [LKK: 1998, 88, 7].

Богатейший материал, основанный на интертекстуальности, дают т.н. крылатые слова и выражения. В этом также проявляется сходство ЯЛ ТЭ с таковой представителя как этноса, так и малой группы. О последнем Л.П. Крысин пишет, что регулярность коммуникативных контактов между членами группы ведет к выработке речевых шаблонов, включая разного рода цитаты. «При этом шаблон (вопреки своему названию!) как правило, используется в эмоциональном контексте, специально (шутливо, иронически, с пародийными целями и т.д.) обыгрывается»; «Вообще роль языковой игры в жизни малых групп гораздо более значительна, чем в деятельности больших человеческих совокупностей» [Крысин 83-84]. Последнее ярко прослеживается и в текстах на Эо.

В-седьмых, поскольку ПМЯ является миноритарным, уровень владения им по определению должен быть ниже, чем мажоритарным. Из-за этого ТЭ с высокой лингвистической компетенцией стоит иногда перед затруднением в понимании текста, сомневаясь в том, является ли употребленная языковая форма задуманным отступлением от нормы и/или узуса или неосознанным влиянием интерференции либо простой ошибкой. Это особенно существенно при перцепции художественных текстов.

Рамки статьи не позволяют подробно осветить все аспекты ЯЛ ТЭ. Но даже из того немногого, что сказано выше, следует, что ЯЛ ТЭ представляет собой уникальное явление, порожденное специфической культурой социума Эистов.

Библиография

 

1)      [Апресян] – Апресян, Ю.Д. Избранные труды, том 1. Лексическая семантика: 2-е изд., испр. и доп. – М.: Школа “Языки русской культуры”, Издательская фирма “Восточная литература” РАН, 1995. – VIII + 472 с.

2)      [Ахманова] – Ахманова, О.С. Словарь лин­гви­стических терминов. Изд. 2-е. – М.: Советская энциклопедия, 1969. – 608 с.

3)      [Блинова] – Блинова, О.И. Языковое сознание и вопросы мотивации. – [Язык и личность: 122-126].

4)      [Бромлей] – Бромлей, Ю.В. Очерки теории этноса. – М.: Наука, 1983.

5)      [Вейнрейх] – Вейнрейх, У. О семантической структуре языка. – Новое в лингвистике. Вып. V. – М.: Прогресс, 1970, с.163-249.

6)      [Караулов/Красильникова] – Ю.Н. Караулов, Е.В. Красильникова. Предисловие. Русская языковая личность и задачи ее изучения. – [Язык и личность: 3-10].

7)      [Кармин] – Кармин А.С. Основы культурологии: морфология культуры. – СПб.: Издательство “Лань”, 1997. – 512 с.

8)      [Коллингвуд] – Коллингвуд Р.Дж. Принципы искусства. – М.: Языки русской культуры, 1999. – 328 с.

9)      [Крысин] – Крысин, Л.П. О речевом поведении человека в малых социальных общностях (постановка вопроса). – [Язык и личность: 78-86].

10)  [Лурье] – Лурье, С.В. Историческая этнология: Учебное пособие для вузов. – М.: Аспект Пресс, 1997. – 448 с.

11)  [Мельников 1990] – Мельников, А.С. Принципы построения и функцио­нального развития планового меж­­дународного языка в современной интерлингвистике: Дис. … кан­д. фи­лолог. наук: 10.02.19. – Тарту/Минск, 1990. – 196 с. (рукопись).

12)  [Никитина] – Никитина, С.Е. Языковое сознание и самосознание личности в народной культуре.– [Язык и личность: 34-40].

13)  [Русский язык] – Русский язык. Энциклопедия. Гл. ред. Ю.Н. Караулов. – 2.е изд., перераб. и доп. – М.: Большая Российская энциклопедия; Дрофа, 1997. – 703 с.

14)  [Садохин] – Садохин, А.П. Этнология: Учебник. – М.: Гардарики, 2000. – 256 с.

15)  [Стефаненко] – Стефаненко, Т.Г. Этнопсихология. – М.: Институт психологии РАН, «Академический проект», 1999. – 302 с.

16)  [Тер-Минасова] – Тер-Минасова, С.Г. Язык и межкультурная коммуникация: (Учеб. пособие) – М.: Слово/Slovo, 2000. – 624 с.

17)  [Этнография] – Этнография. Под ред. Ю.В. Бромлея и Г.Е. Маркова. – М.: Высшая школа, 1982.

18)  [Язык и личность] – Язык и личность. М.: Наука, 1989. – 216 с.

19)  [Auld] – Auld, William. Pajleroj kaj stoploj. Rotterdam: UEA, 1997. – 6+342 p.

20)  [Arnau-romantikulo] – Arnau. La romantikulo en la XX-a jarcento. – Zagrebo, 1996. – 48 p. 

21)  [Arnau-esperantisto] – Arnau. Pli ol homo, esperantisto! Zagreb, 1996. – 48 p.

22)  [Boletin]* (здесь и далее астериском помечены периодические издания – А.М.).

23)  [Brazila E] – Brazila Esperantisto*.

24)  [Ĉapo] – Nia IF-kantaro, unua eldono. 2001. – 32 p.

25)  [ĉĉiun] – Jung, Teo. Ĉiu – ĉiun. Sep jardekojn en la Esperanto-movado. – La Laguna, 1979. – 400 p.

26)  [Esperanto]*.

27)  [Fundamento] – Zamenhof, L.L. Fundamento de Esperanto. – Pisa: Edistudio, 1991 (10-a eld.). – 355 p.

28)  [Jordan] – Jordan, David K. Being Colloquial in Es­pe­ranto. A Reference Guide. Esperanto League for North America, rev.ed. 1999. – 232 p.

29)  [KK] – Szilagyi, F. Koko krias jam. 2-a eld. – Budapest, 1976. – 198 p.

30)  [Kontakto]*.

31)  [LF] – Literatura Foiro*.

32)  [LKK] – La Kancerkliniko*.

33)  [Manto] – Mährti, Paula. La Manto. (Mantis religiosa). – Chapecó: Fonto, 1997. – 182 p.

34)  [Melnikov 1989] – Melnikov, Aleksandr S. Paronimio en Esperanto: premisoj, mekanismo, uzado por vortludoj. – Acta Interlinguistica: 13-a SCIENCA INTE­R­LINGV­ISTIKA SIM­POZIO, 27.04. – 01.05. 1985. –VARSOVIO, 1989, pp.71-101.

35)  [Melnikov 1992] – Melnikov, Aleksandro S. Specifaj kulturaj scioj de la esperantista kvazaŭetno kaj ilia respeguliĝo en la  koncerna lingv(aĵ)o. – Rostov-na-Donu, 1992. – 105 p.

36)  [PAG] – Kalocsay K., Waringhien G. Plena analiza gramatiko de Esperanto. – 5-a eld. – Rotterdam: UEA, 1985, 598 p.

37)  [Szerdahelyi 1985] – Szerdahelyi, I. Signo, signifo, signifo-integrado. – Li kaj Ni. Festlibro por la 80-a naskiĝtago de Gaston Waringhien (1901 – 29 Julio – 1981). – Antverpeno – La Laguna: TK – Stafeto, (1985), pp. 313-336.

38)  [Urban] – Urban, Ŝtefano. Nova Ezopo. Serio: Beletraj kajeroj. Poemoj, dramoj, eseoj, vol. 9. – La Laguna: J. Régulo-Stafeto, 1961. – 128 p.